«Я мстила тебе за мою дочь. Вместо того, чтобы заботиться обо мне лично, она предпочитала нанимать людей. Приходит всего раз в месяц — только чтобы передать деньги. Отстранила внуков от бабушки, будто мне какой-то стыдный грузчик, которого нужно спрятать подальше. Я надеялась, что если ты уйдёшь, она, наконец, примирится со мной…»
— Кто это опять? Молдаванка? О господи! Молдаване, цыгане… Ты хочешь, чтобы эта женщина меня обокрала? — закричала старушка, завидев меня.
Да, я приехала в город из Молдовы. Мне было двадцать семь, а в семье были большие проблемы: мама предстояла серьёзная операция, и мы ещё всё открыли ипотеку. Поэтому я собралась и уехала на заработок. Дала себе срок — год или полтора. Потом планируем вернуться к обычной жизни.
Следуя совету своей работодательницы — 60-летней Алевтины Александровны — я начала выполнять обязанности сиделки для ее матери, 84-летней Веры Ивановны. Это оказалось основой. Я заставила ее умываться, причесывала, стирала одежду, готовила диетическое питание, покупала продукты и лекарства. Но старуха холодная, недружелюбная, часто грубая.
Каждое утро стало труднее просыпаться и идти на эту работу. Лежа в постели, я слушала, как Вера Ивановна ворочается, шаркает тапками, кашляет и ругает «эту бездельницу из Молдовы». Работа была не для слабых. Если не считать постоянных придирок и насмешек, я почти не высыпала. Вечером, когда старуха ложилась спать, я выбирала квартиру, готовила впрок или ходила в ночной магазин — днём нельзя было оставить её одну на минуту.
Каждый день требует усилий, чтобы остаться. Только мысль о том, что семья давала мне силу, продолжалась.
Но мое терпение всё же иссякло, когда через полгода Вера Ивановна заявила, что я украла у неё пять тысяч рублей. Я объяснила, что ничего не брала — каждый день протираю поверхность и точно заметила купюру.
— Вот именно! — процедила она. — Ты специально так часто прибираешься, чтобы украсть то, что я забуду спрятать!
Я была потрясена. Эта женщина не имела никакого желания быть справедливой. Начался настоящий скандал. Она позвонила дочери, та приехала, потом вызвала полицию. После обыска (особенно тщательного в моих вещах) деньги нашлись в ее сумочке. Полиция ушла, Алевтина тоже, но извинений от Веры Ивановны так и не последовало. Она просто молчала, гордо и высокомерно.
Этот случай стал последней каплей. Мои силы были на исходе.
— Я ухожу, — объявила я и начала собирать чемодан — одежду, документы, разброшенные по комнате, где жила.
— Хочешь бросить хорошую работу в городе? — фыркнула она, стоя в дверях. — А как же ваша жизнь в Молдове? Вы там и такие нищие.
— Обойдемся, — ответила я спокойно. — Найдётся какая-нибудь работа. Я справлюсь.
— Так зачем тогда вообще приезжала, если боишься? — спросила она, скривив губы.
— Чтобы заработать на операцию мамы и погасить ипотеку, — выпалила я, хотя раньше бы никогда не стала делиться этим с ней. Просто нервы сдали. — Но больше я не хочу здесь оставаться. Пусть платят меньше, чтобы никто не называл меня воровкой или унижать. придти себе другую помощницу. Жаль только её…
Мы долго смотрели друг на друга. Она была ниже меня, худенькая, бледная, с открытыми морщинами. Но взгляд ее голубых глаз был таким, что мог пробить даже самого уверенного в себе человека. Однако теперь я ее не боялась. Это конец. Я ухожу.
Я уже собиралась снова заняться чемоданом, когда услышала свой неожиданно тихий вопрос:
— Ты терпишь всё это ради того, чтобы спасти свою маму?
Ее слова поразили меня до глубины души.
Я ожидал нового укола или издёвки, но голос Веры Ивановны прозвучал иначе. В нем больше не было ни презрения, ни высокомерия — только удивление, почти растерянность… и, как мне показалось, даже сожаление.
— Что тут странного? — ответила я. — Я ее родная дочь. Хотя «спасти» — слишком громко сказано. У мамы просто катаракта, со зрением плохо. Но это лечится. Операция переносжная, под наркозом минут тридцать — и всё.
— А почему бы не сделать бесплатно? — спросила она. — Разве в вашей стране нет государственной медицины?
— Есть, конечно, — возникла я. — Только ждать пришлось долго. А я не хочу, чтобы мама отказалась от любимого: чтения, кроссвордов, книг. Жить с плохим зрением — это тяжело. Она всю жизнь работала, трудилась без отдыха. Хочу, чтобы теперь ей было хорошо, хотя бы на пенсии…
Я замолчала на полуслове. Заметила, как у старушки заблестели глаза. Она опустила голову, но по дрожи плечу стало понятно — плачет. И вдруг ко мне подошло острое чувство жалости. Обида, которая так долго накапливалась, исчезла бесследно.
Осторожно я обняла ее. Боялась, что сейчас начнётся новый приступ раздражения. Вера Ивановна напряглась, хотела вырваться, но потом вдруг прижалась ко мне всем телом. Я поразил былаа! Она рыдала, не в состоянии остановиться.
— Прости меня, — прошептала она через долгую паузу. — Я была несправедлива. Не знаю, что на меня нашло… Я ведь не уж такая и злая…
— Ничего страшного, ничего, — я погладила ее по седым волосам.
Мне стало немного неловко от этой новой, такой неожиданно мягкой женщины. Хотела разрядить обстановку:
— Просто мы друг друга не поняли сначала. Не восстановились отношения, так сказать…
— Нет, это не то! — воскликнула она, выпрямляясь и освобождаясь из моих рук.
Я сомневалась, что сейчас последует вспышка гнева. Но Вера Ивановна крепко пожала мою руку и, чуть дрожа, произнесла:
— Я должна тебе признаться… Я мстила тебе за свою дочь. Алевтина предпочитает нанимать сиделок, а не быть рядом. Приходит всего раз в месяц — приносите деньги. Отстранила внуков, как бы я — чума какая-то, будто старость — стыдное и отвратительное. Будто ее нужно прятать. Подсознательно я надеялась, что если ты сдашься и уйдёшь, Алевтина, наконец, примет меня к себе…
Так мы и плакали вместе. После этого дня наши отношения кардинально изменились. Сначала мы говорили осторожно, выбирая слова, а потом стали рассказывать другу о жизни. Она делилась воспоминаниями — одна как выросла дочь, как боролась за свое будущее. Я также заметил о своем странном браке на расстоянии: мужчина работал на стройке в другом городе, чтобы закрыть кредит на квартиру, а я — в городе. Детей у нас пока не было, потому что не могли позволить. Хотя очень хотел.
Спустя время мы стали приближаться к мужчинам. Когда я сообщила, что мама успешно сделала операцию, Вера Ивановна искренне обрадовалась. Спросила, сколько еще нужно платить по кредиту, и даже вручила мне премию, чтобы я смогла съездить к мужу на несколько дней.
Но эта неожиданная дружба длилась недолго. Через четыре месяца после нашего примирения Вера Ивановна ушла из жизни во сне. Тихо, спокойно.
Когда ее увезли, я выбирала квартиру, собирала вещи и держала слезы. Кажется, потеряла родного человека.
Неожиданно в дверь позвонила встревоженная Алевтина, сопровождаемая мужчиной средних лет в деловом костюме, — он представился адвокатом матери.
Я внутренне напряглась, ожидая очередного обвинения. Но услышала совсем другое:
— Я должен сообщить вам о завещании Веры Ивановны. Вам передаётся… — и он назвал сумму.
Это была именно та последняя, мне не хватило средств для закрытия ипотеки!
— Какие же ты знаешь приемы, чтобы моя мать оставила тебе столько денег? — зло бросила Алевтина.
Я посмотрела на нее с недоумением.
— Приёмы? Сейчас покажу тебе их! — улыбнулась и вдруг твердо обняла.
Она завизжала от возмущения, вырываясь, и я пошла за телефоном — нужно было срочно сообщить мужу, что мы возвращаемся домой.